Творчество

Этот рассказ я написала давно. Не могла не написать. Представляю его вашему вниманию.

Перед рассветом.

Жизнь проходит потихоньку,
Нам знаменье шлёт.
Мы стареем год от года,
А знамение живёт.
Мы стареем год от года:
Потухает взгляд,
Не блестят, как в детстве, воды,
Дали не манят.
Но однажды ранним утром
Вдруг очнёшься ты
И проникнешься сияньем
Вечной красоты.
Все знаменья не напрасны –
Верь, мой друг, судьбе.
Всё вокруг светло и страстно –
Жизнь идёт к тебе…

Темнота и холод. Она никогда не могла понять – где это. Темнота, холод, бес-конечность и одиночество. Она должна куда-то прийти. Но куда? С первым же шагом одиночество как бы исчезало: делая этот шаг, она множилась. Теперь уже несколько женщин шагали в разных направлениях, умножаясь с каждым шагом. Каждая женщи-на – это она и не она. Темнота и холод. Одиночество – и множественность. Каждый шаг каждой женщины делала она, перед каждой – своя картинка, свой мир. И всё это – в ней. Темнота, яркость миров, головокружение…
…От этого головокружения Лариса и проснулась. Да, давненько не снился ей этот сон. Голова слегка кружилась, и только зелёное свечение электронных часов на столе помогло вспомнить, где она находится. Ординаторская, где просыпаться стало почти так же привычно, как и дома.
Лариса Сергеевна сосредоточила взгляд на часах. 5.30! Ещё целый час можно было спать, но разбудил сон и осталось какое-то возбуждение. Может, дома что-нибудь не так? Глупости. Илья бы позвонил. Может, Витя приехал? Нет, вряд ли. Обещал приехать четвёртого, а сегодня только первое. Ни за что не приедет раньше, вот позже…
Да, первое марта! Весна… Уже вчера весь день капало с крыш, падали со-сульки, слепило солнце. Скоро снег кончится. Он уже грязный, чёрно-коричневый. Скорее бы травка!
Лариса встала с дивана – что толку разлёживаться? Может, удастся сегодня уйти пораньше – после дежурства-то. Хотя надо закрыть несколько карт для передачи в архив. Но постараться можно.
Напряжение держало. Даже кофе не помогло. В чём же дело? Может, это прошлое? Именно весной – в такой солнечный день, как вчера, – её выписали с полу-торагодовалым Ильёй из областной клиники, и Вера Степановна напутствовала: «Всё, что зависело от нас, мы сделали. У него теперь столько же шансов на полноценное здоровье, как у нас с тобой. Всё зависит от тебя. Поверишь в его выздоровление – бу-дет здоров». Она шла по областному центру вдоль набережной, а слёзы тихонечко сте-кали, – наверное, от ослепляющего солнца, а может – от обжигающего счастья, от не-имоверного облегчения.
Лариса вздохнула. Нет, прошлое – в прошлом. Оно уже не болит и не ранит спустя четырнадцать лет.
Надо работать…
Через полчаса она шла по просыпающемуся отделению. Её отделение, где она была заведующей, для детей до трёх лет без специализации по заболеваниям. Уже слышались в некоторых палатах голоса. Навстречу попалась заспанная мама – ещё не причёсанная, с полуоткрытыми глазами. Такое ощущение, что даже ещё и не узнаёт никого.
Дежурившая в ночь Таня улыбнулась ей с поста:
– Доброе утро, Лариса Сергеевна. У нас ночь спокойно.
– Хорошо. Я спущусь в неврологию.
В неврологии вчера передали по дежурству уже взрослую девочку – 12 лет – с сильнейшими головными болями. Лариса Сергеевна дважды за вечер подходила к ней. Ни анальгетики, ни спазмолитики не помогали, но девочка ещё пыталась улыбаться, хотя от боли иногда наворачивались слёзы…
Медсестра встретила её у палаты:
– Спит. После реланиума всё-таки уснула. Я не стала будить.
– Пусть спит. Только давление тихонечко измерю.
Измерив давление и сделав записи в карте, Лариса поднималась к себе на пя-тый этаж по общей с хирургическим блоком лестнице. В хирургии и травматологии было оживлённее – там менялись с ночи и начинали работу на полчаса раньше. На третьем этаже её догнал Иван Антонович – врач-реаниматолог.
– Доброе утро, Лара. С ночи?
– Да. А ты на сутки?
– На сутки. Как ночь?
– Спокойно.
– Лариса…
– Что, Ваня?
Он замолчал, придержав её за локоть. Надо же… Ларисе были приятны его внимание и ненавязчивость. Когда совпадали дежурства, они много разговаривали. Она понимала, что один её знак – и их отношения начнут развиваться иначе. Но что-то её держало.
– Ты уставшая…
– Сон дурной.
Ласка взгляда. Забота сильного. Как иногда хочется довериться этой силе...
– Спасибо, Ваня. Я побежала.
Иван проводил её взглядом. Порой ему казалось, что он понимает её лучше, чем она сама. Что бы ни говорили, но она больше походит на мать-одиночку, чем на замужнюю женщину. И эти постоянные дежурства!..
… Может, всё-таки дома что-то? Ругая себя, Лариса набрала номер.
– Да, – ответил запыхавшийся Илья.
– Илюша, всё в порядке?
– Да, мама. Мы уже почти уходили.
– Маша здорова?
– Всё в порядке.
Повисает молчание. Вдруг Илья, как будто догадавшись о чём-то, отвечает совсем другим тоном:
– Ма, папа не звонил.
– Ладно. Я постараюсь пораньше.
– Пока.
…А может, всё-таки это из-за сна? Он снился ей часто в течение жизни. В те моменты, когда она должна была на что-то решиться – перед свадьбой, перед Илюш-киной операцией, когда шесть лет назад узнала о второй беременности. Множество женщин – множество вариантов её собственной жизни. На что же ей надо решиться теперь?


Открыв дверь квартиры, Лариса сразу поняла, что напряжение держало её весь день не просто так. Как будто всё в порядке. Но коврик у порога расправлен очень ровно, а трубка телефона лежит иначе – ни она, ни Илья так не кладут. И едва уловимый запах мужского одеколона и сигарет. И тишина.
Не снимая пальто, держа в руках ключи, Лариса прошла по квартире, ища за-писку. Она лежала в их спальне.
Аккуратный, чёткий почерк. Всего несколько слов.
Значит, он даже не позвонил. Кому-то звонил, а ей не удосужился. Лариса медлила читать записку, словно угадывая, что там написано.


«Лариса!
Был проездом. Извини, но к 8 марта не вернусь. Позвоню числа 12-14.
С праздником тебя и Машу.
Витя.»

Да сколько же можно!
Лариса в ярости порвала записку. Потом разорвала на мелкие кусочки и швырнула на пол. Сдёрнула с себя пальто и бросила на кровать. Ключи вообще куда-то запустила. Ей хотелось кричать в полный голос, топать ногами, всё крушить…
Сколько можно!
Он обещал, обещал, что к празднику вернётся. Был таким внимательным. Она поверила: что-то может измениться. И вот…
Наконец Лариса заплакала. Усталость, напряжение, разочарование, вспышка ярости…
Она плакала тихо, даже не вытирая слёз. Потом уткнулась в подушку.
С этими слезами уходила последняя надежда. Она и так оставалась слишком долго. Уже давно можно было понять, что Виктор тяготится и ею, и детьми, что они ему не нужны, что, возможно, у него какая-то другая жизнь. Между ними давно уже пустота – лет восемь.
Да, восемь лет назад начались эти его постоянные командировки. Он начинал бизнес почти с нуля, сначала торговал водкой, потом бытовой химией, потом запча-стями, потом ещё чем-то. Сначала сообщал, куда и на сколько дней едет. Потом пе-рестал: «По обстоятельствам». А однажды, узнав, что она звонила ему на фирму, ин-тересовалась, когда приедет, устроил скандал: «Не позорь меня! Как будто я обязан отчитываться. Дела есть дела. Они могут быть непредсказуемы. И вообще: меньше знаешь – дольше живёшь!» И с деньгами странно: то накупит всего-всего и ещё денег оставит, то неделями ни копейки – «всё идёт в дело, экономь!» Выручали дежурства, особенно в выходные и праздники – за них больше платили.
Когда родилась Маша, он целый месяц был дома. Казалось, налаживается се-мья. А потом исчез – и полгода только редкие телефонные звонки. И ни копейки… То-гда она вышла на работу, оставляя Машу свекрови и Илье. Да ещё брат помогал. Тоже, кстати, бизнесмен…
Конечно, она тоже виновата. Давно-давно всё это тянется… Но сил нет.
Илья так и нашёл маму – спящей. Сначала подумал – устала. Потом увидел: на полу – мелкие клочки бумаги, на кровати – пальто, на подоконнике – в цветочном горшке с кактусом – ключи от квартиры. Вешая пальто мамы на место, он тоже заме-тил лежащую по-папиному телефонную трубку.
В пятнадцать лет ты понимаешь всё (правда, не все родители в это верят). Ты прекрасно видишь, что папа появляется изредка и, в отличие от мамы, видишь, что он ведёт себя, как ярый прогульщик, который с честными до круглости глазами ежеднев-но пытается убедить, что – вот как назло! – будильник не прозвенел. Ты чувствуешь раздражение, что с тобой папа общается, как будто ты лет на семь младше, чем на са-мом деле. Вот только Машка, глупая, радуется его подаркам; не понимает, что папа этими куклами от неё откупается. Конечно, мама таких кукол не покупает – денег-то мало, на дело не хватает. Машка ходит в специальную группу «Школа – детский сад», там постоянно что-то надо покупать: то тетради особенные, то книжки, то вдруг – придумали тоже! – масляные краски. А одежда, а продукты… Папа приехал – навёз игрушек, а всё остальное – мама крутится. Опять вот с ночи… Как чувствовала, утром звонила. Нет, чем быть таким мужем, лучше не быть никаким.
Илья осторожно укрыл маму, подобрал все бумажки (чтобы не расстраива-лась, когда проснётся), убрал в сумку ключи (ни за что не найдёт их на кактусе). Сел за математику. В мае вступительные экзамены в маткласс. Опять сегодня классная за-пугивала конкурсом: мол, даже пятёрки в четвертях вас не спасут. Но о тригонометрии не думалось.
Илья не выносил, когда мама плакала. Тем более, что она обычно скрывалась. А сегодня, ясно дело, не обошлось без слёз. Он чётко помнил, когда впервые осознал: он единственная опора маме. Перед первым классом. Его разбудил звонок телефона и мамины слова: «Я так и знала. Ты понимаешь, как для Ильи важно, чтобы ты был с ним именно первого сентября? …Да, моя забота. …Спасибо за поддержку». Мама бросила трубку и заплакала. Она плакала тихо, стараясь не разбудить Илью, а он стоял у двери с другой стороны, не решаясь войти в комнату, и слушал её всхлипы. С того дня он и повзрослел: маме хватает своих проблем.


…Ларису измучили сны. Они снились ей каждую ночь, оставляя тягостное ощущение недосказанного и недорешённого. Даже сегодня, несмотря на то, что она всю ночь бегала к температурящему восьмимесячному мальчику, ей опять присни-лось, что она в каком-то пустом месте, ей нужно выбраться, но она привязана к чему-то тяжёлыми канатами. Канаты тянут. Она понимала, что от них можно избавиться, но не могла понять – как.
Проснулась Лариса в слезах. Тяжёлые канаты – проблемы в прошлом, до сих пор не развязанные. Наверное, надо на что-то решиться с Виктором. А может, ещё что-то? Что-то не решено, не сказано, не сделано…
Надо взглянуть, как там Петя Ветров.
Отделение ещё спало. Не слышно было и Пети. Весь вечер пытались сбить температуру, даже капельницу ставили. Так и не поняла, от чего вдруг такое повыше-ние.
В пятой палате – тишина. Задремавшая, измученная мама всё же приподня-лась с кровати: «Он уснул час назад, – и вдруг улыбнулась, – у него зуб вылез». Ла-риса Сергеевна тихонько рассмеялась: «Ну, надо же! Всех с ума свёл, зубастик».
…Фактически, Лариса Сергеевна стала заведующей отделением полгода на-зад, но приказ был подписан не очень давно – всего два месяца. Отношения с некото-рыми коллегами изменились, особенно с теми, кто был старше и работал ещё до неё. Но она старалась не отступать в своих требованиях. Их отделение считалось психоло-гически сложным – из-за мам. Мало того, что лечишь ребёнка, так ещё и мамы посто-янно здесь. Будущих педиатров не готовили к столь плотному общению с мамами па-циентов, и именно в этом проявлялся, как правило, характер врача. Одни считали мам «нахлебницами» – здоровые, кормят их, а они ещё выступают. Другие понимали, как тяжело здоровой женщине находиться 24 часа в сутки в закрытом пространстве пала-ты с больным ребёнком не в силах что-либо сделать. Потому и требовала Лариса Сер-геевна от коллег: максимум корректности и доброжелательности, максимум терпения с мамами. И сама терпела, какие бы сложные ни попадались мамы.
Уставшая и невыспавшаяся, Лариса в два часа уже хотела уходить, когда к ней подошла Нина Павловна – медсестра, работавшая в отделении дольше всех:
– Лариса Сергеевна, позвонили из приёмного. К нам ребёнок поступает.
– С чем?
– Астма. Вчера скорая купировала приступ, но состояние сложное – одышка под 60 в минуту.
– Хорошо. Марина Николаевна сегодня дежурит, она и примет.
Но Нина Павловна не уходила.
– Что случилось?
– Лариса Сергеевна, это Карданиани Миша.
Лариса обмерла и испытующе посмотрела на пожилую женщину, не решаясь переспросить. Уж Нина-то Павловна знала, какую новость она сообщает.
– Да, это её внук.
Конечно, когда-то это должно было случиться – ведь Лариса пообещала.
– Хорошо. Куда кладёте?
– Места только в первой палате.
Первую и седьмую вела именно Лариса Сергеевна.
– Кладите. Карту сразу мне принесите.
Нина Павловна вышла, и прошлое, сдерживаемое её присутствием, ливнем обрушилось на Ларису.
…Илюше было 3 месяца, когда они с подозрением на порок сердца попали в это отделение. Карданиани Виолетта Ардалионовна была заведующей и их лечащим врачом. Лариса, только закончившая педучилище, считала тогда врачей кем-то, кто чуть ниже богов. Она верила безоглядно. Но к концу первого месяца стала понимать, что врачи сами в растерянности: сомнения в диагнозе (порок, вроде, не подтвердился), неэффективность терапии. Муж принёс ей медицинские справочники, книги по педи-атрии и кардиологии. Вчерашняя студентка, Лариса проштудировала их и ещё больше уверилась, что Илью лечат от чего-то другого. В областном центре была кардиология с детским отделением, она стала просить, чтобы их перевели туда. Виолетта Ардалио-новна отказала: «Диагноз установлен, методы лечения известны. Что вы ещё хотите? Не устраивайте истерик…» Они вообще-то часто выясняли отношения. Понятно, что мамы вполне могут убраться в палате или помочь принести обед. Но отношение к ма-мам… «Вы здесь не в санатории! Я покрывала выдавала не для того, чтобы вы сидели на них!» – «Мама, чего лежим среди дня? Мало ли, что ребёнок спит. Нечего валять-ся». Конечно, это не врачи. Младший и средний медперсонал. Но Лариса со своим юношеским пылом и максимализмом считала, что заведующая отделением ответст-венна абсолютно за всё, что происходит в её отделении, в том числе и за манеры сани-тарок и медсестёр. Да и теперь так же думает. Хотя мамы тоже всякие бывают – это она прочувствовала на собственном опыте. Но тогда, уходя с Ильёй «под расписку», она сказала Виолетте Ардалионовне (а Нина Павловна как раз присутствовала при их разговоре): «Когда я буду заведующей этого отделения, а вы – моей пациенткой, я по-кажу вам, что отношение и к маме, и к ребёнку может быть иным».
Смех смехом, но, когда Илье исполнилось два года, Лариса была студенткой уже мединститута…
Лариса глубоко вздохнула. Даже спустя четырнадцать лет ей не хотелось вспоминать те дни. Хотя она благодарна Виолетте Ардалионовне: именно с её «помо-щью» Лариса нашла своё призвание. Конечно, тяжело было учиться, имея маленького ребёнка. Тем более, что в их городе был только филиал мединститута; иногда прихо-дилось уезжать в область – на 2-3 недели, на 2 месяца – на практику или на стажиров-ку. Но она справилась. И даже закончила институт с красным дипломом, учась почти без пропусков, – единственная на потоке. Правда, вряд ли у кого-нибудь из её сокурс-ников тоже звучали в ушах слова мамы, терявшей ребёнка: «Я понимаю, что врачи – такие же люди. Они так же прогуливали лекции и пытались хитрить на экзаменах. Но так хочется верить, что они знают и умеют больше нас…» Вот она и старалась – не прогуливать и не хитрить.
Исполнение слов. Недаром же говорят, что слова и мысли материальны. Лари-са – заведующая, пациент – внук Виолетты Ардалионовны.
Минут через десять Нина Павловна принесла карты – стационарную и амбу-латорную. Диагноз, состояние, препараты, назначавшиеся раньше… Родители. Отец – 40 лет. Ну да, той сейчас и должно быть около шестидесяти… Стоп. «Место жительст-ва – г. Владивосток». Как они здесь-то оказались, в Поволжье? Мать – 34 года. Ровес-ница. Первая беременность?! Понятно… Отягощённая. Роды в 35 недель… Ещё и не-доношенный. Все исследования есть. Анализы почти свежие. Хорошо. Есть с чем сравнить.
Лариса Сергеевна уже примерно представляла и состояние, и как лечить, и даже поведение мамы.
Но вот что она не могла представить: в ответ на её приветствие женщина, по-вернувшись от кроватки с ребёнком, ахнула:
– Лара?!
И у Ларисы в недоумении опустились руки:
– Лена?..
Её школьная подруга, потерявшаяся почти сразу после выпуска. Женщины обнялись, расцеловались. Годовалый малыш, уже научившийся бояться людей в белых халатах и готовый заплакать, удивлённо молчал.
– Господи, Лена, кто бы подумал, – и Лариса расхохоталась.
В палату заглянула обеспокоенная Нина Павловна. Понятно, была поблизости.
– Это моя подруга, – улыбнулась ей Лариса.
Нина Павловна, кивнув, исчезла.
– Лена, какими судьбами? Ведь я видела ваш адрес – Владивосток.
– К родителям. Они ещё внука не видели. А у них – кошка.
– И на кошек тоже аллергия?
– Ох, Лара, по-моему, уже на всё.
Лена выглядела измотанной и постаревшей. Лариса по себе помнила, как дос-таются больные дети. А у Лены ещё и поздний ребёнок… В глазах у той – какая-то безнадёжность. Нет, так ребёнка не поднять. Лариса, как и большинство врачей, была консерватором и достаточно скептически относилась к «альтернативной» медицине во всех её проявлениях. Но иногда, когда видела, что мамы впадают в депрессию, совето-вала либо сходить в церковь, либо к «старушкам», либо книжки какие-то почитать – в зависимости от мировоззрения мамы. Она видела, что иногда сильная вера мамы (во что угодно) поднимала ребёнка лучше врачей и медицины.
Но об этом будет время у них поговорить.
– Хорошо. Посмотрим, полечим… Я у вас буду лечащим врачом.
– Ой, я так рада. Виолетта Ардалионовна – вот уж имечко у свекрови! – мне говорила, чтобы, если что-то случится, мы постарались попасть к Морозовой Ларисе Сергеевне. Она, мол, сейчас там одна из лучших специалистов. Я только не догада-лась, что это ты…
Вот, надо же. Конечно, у неё остались здесь друзья, с которыми и поддержи-валась связь. Но это – косвенное – признание очень дорого стоило; уж если она своего внука доверяла. Впрочем, Лариса, будучи сама теперь заведующей, понимала, что в чём-то и Виолетта Ардалионовна была права.
… Собираясь домой, Лариса всё улыбалась. Капризы или причуды судьбы? Четырнадцать лет назад она назначила эту встречу, но не знала и помыслить не могла – встречу с ближайшей подругой!
Вот и оборвался один канат…


Накануне праздника Ларисе всё же пришлось сказать сыну, что восьмого мар-та у неё суточное дежурство. Как и предполагала, разговор вышел нелёгким.
– Как – дежурство? – Илья сначала не понял. – Ты же говорила, что дежурить будут мужчины: из неврологии и из лор-отделения?
– Так получилось.
Лариса очень хотела, чтобы этот ответ устроил сына. Но нет.
– Мама, подожди. Так получилось. Но почему?
– Они не смогли.
– А почему именно ты?
– Меня попросили.
…Больно видеть, как врут твои родители, не понимая, что ты всё видишь – и причины в том числе. Потому и не стал дальше задавать вопросы, а очень спокойно сказал:
– Ты ведь не должна была дежурить. И, видимо, договорилась так, когда уз-нала, что папы не будет восьмого…
– Илья! – вспыхнула Лариса.
Но сын подошёл к ней и сел близко-близко, не отпуская её взгляд.
– Мама, пожалуйста. Ну, хоть ты не ври. Я же вижу. Ну, не приехал он. Но ведь праздник. Я-то ведь дома, с тобой.
Очень тяжело вдруг осознать, что твой ребёнок повзрослел, что говорит с то-бой на равных. С другой стороны… Она ведь давно уже полагалась на Илью куда больше, чем на Виктора. С Машей-то именно Илюша возится, когда она дежурит по ночам. Уже три года, как отказался от помощи бабушки. Она сама вырастила его та-ким и вполне может говорить с ним откровенно.
– Ты прав. Из-за папы. Но быть дома не могу. Ты прости меня. Ты мой сын, а не муж. И дома я чувствовала бы себя одиноко. А на работе легче. Там работа, и жен-ский праздник не чувствуется. Я знаю, что о Маше ты позаботишься, что вы сходите к бабушке. Можешь оставить её там, если хотел встретиться с какой-то девочкой.
– У меня нет подруги. Не хочу пока. И не обо мне речь.
Илья чувствовал, что он просто должен сказать:
– Мама, а не легче ли будет, если вы с папой разведётесь?
Лариса, потрясённая, пыталась разгадать, что именно хочет Илья. Не вери-лось, что он на самом деле предлагает ей развод. Без каких-то попыток уговорить, без альтернатив…
– Почему?
– Потому что вы давно уже живёте, как в разводе. Прости, но я удивлён, что Маша ещё умудрилась родиться. Папе мы не нужны, а ты из-за него одна. Будь ты разведена, нашла бы какого-нибудь хорошего мужчину…
Всё это так. Но решиться сложно. А дети в таких вопросах бывают безжалост-ны. Правильно, им легче решать. Вообще, за других решать легче.
– Я ведь сама во многом виновата.
– Ты?
– Чему ты удивляешься? Отношения мужа и жены – дело двоих. Раз я ему стала не нужна, значит, когда-то я это упустила. И даже знаю – когда. Я очень много думала о тебе – ты болел, а на папу моей души не хватало. А потом я училась. Это очень сложно – учиться, имея семью. Тем более, в мединституте. И опять же, папа оказался далеко не на первом месте. Конечно, ему хотелось больше тепла и любви. И, наверное, он это нашёл.
Илье странно было слышать такие слова. Но он знал, видел, чувствовал: осоз-нание вины не может связать людей.
– Ты из-за этого не разводишься?
– Нет, не только.
– Из-за нас?
– Не только. Очень тяжело остаться совсем одной. Ты прав, я и так всё время почти одна. Но я как бы знаю, что замужем. И почему-то легче…
– Ты не будешь одна, мама. Ты такая женщина…
– Твоё мнение субъективно.
– Вовсе нет. Тебе ведь кто-то звонит.
– Ох, всё-то ты знаешь. Это просто знакомый.
– Ну и жаль. Может, мне найти кого-нибудь для тебя?
– Илья, хватит глупостей! – и Лариса запустила в сына мягкую игрушку, ока-завшуюся под руками.
Слишком много правды сразу…



В реанимации тоже ощущался праздник – ни одного ребёнка. Такое бывает редко, и нет никаких гарантий, что в течение суток никто не поступит. А если и не по-ступит (бывают чудеса), то всё равно кого-нибудь привезут в хирургию. Район-то большой, а хирургия – одна. Вторая – в области: сложные случаи туда везут и из рай-онов. Так что воспользуемся случаем…
Впервые Иван Антонович увидел Ларису в областном центре, когда проходил стажировку в кардиологической реанимации. У неё там лежал годовалый сын после операции.
Тогда его поразило её спокойствие, сдержанность. Сам он не разговаривал с ней, но видел, как она по три-четыре раза в день приходила в реанимацию узнать о со-стоянии сына. Илья – имя он тогда и запомнил – быстро приходил в себя. Заведую-щий, готовя мальчика к переводу в детское отделение (на третьи сутки вместо обыч-ных пяти), заметил: «Мама вытаскивает». Иван тогда не понял, но тот пояснил: «Силы ему отдаёт». – «Мистика!» – «Нет, не мистика. Поработаешь с моё в реанимации, сам увидишь, как иногда безнадёжные оживают, а вполне благополучные ни с того ни с сего умирают. Всё зависит от того, как человека любят, как верят в него».
А через шесть лет она пришла к ним в больницу интерном. Он к тому времени женился, развёлся… Сын был далеко и даже не писал. Сам виноват. Сразу надо было понять, что оказался не с той женщиной. Последние два года Иван упорно пытался сблизиться с Ларисой. Они на многие вопросы смотрели одинаково, с ней всегда инте-ресно общаться, всегда можно посоветоваться. Он восхищался её упорством: она ста-рательно тянула двоих детей. Муж какой-то – неуловимый. Ваня видел, как катастро-фически не хватает ей денег. Уже второй год шли задержки с зарплатой на два-три, а иногда и на четыре месяца. Сам-то он подрабатывал то массажем, то консультациями. А Лариса – нет. Но не будешь же ей денег предлагать? И он то посылал кого-то на консультацию к ней (отговариваясь занятостью), то приносил чего-нибудь вкуснень-кое, когда совпадали дежурства. А совпадали часто – уж он об этом заботился. Только не предполагал, что она и восьмого марта выйдет на сутки. Коля из неврологии рас-сказывал, что «ненормальная зав детско-мамным отделением» буквально уговаривала его отдать ей это праздничное дежурство. Какой дурак откажется? У всех жёны до-ма… Она тоже не дура. Значит, не может в праздник дома.
…Но и на работе было не легче. Тяжёлых больных никто по дежурству не пе-редал, да и вообще было мало народа – всех, кого можно, отпустили на выходные. Медсёстры где-то скооперировались и отмечали. Из врачей по «терапевтическому» блоку никого больше не было, они обычно дежурили по одному на все пять отделе-ний. Хирурги дежурили по двое да ещё реаниматолог-анестезиолог, но у них – «свой монастырь». Тихо и одиноко.
В этот день Лариса пыталась выяснить, с чем же она осталась после шестна-дцати лет брака. И вывод был один: у разбитого корыта. Да, когда-то она перестала заботиться об атмосфере дома. И даже не когда училась, а много раньше. Потом, прав-да, она всячески пыталась сделать так, чтобы Виктору было хорошо дома. Интересо-валась его делами (но его это только раздражало), ждала его из всех поездок (а он по-стоянно задерживался, не предупреждая), никогда ни в чём старалась не упрекать (а он, казалось, наоборот пытался вызвать её раздражение)… Неужели поздно? Она ис-кренне хотела сохранить семью, готова была на любые компромиссы. Но для семьи нужно желание с обеих сторон. И теперь Лариса уже не понимала, осталось ли у неё ещё хоть какое-то чувство к Виктору? И не находила ответа. Если чувств больше нет, тогда надо расставаться по-настоящему. А если есть? Ведь этот канат её держит креп-ко, не отпускает. Вдруг под этим толстым слоем оледенелости и бесчувствия, в кото-рые она пряталась, ещё что-то сохранилось?
…Сохранилось, точно. Иван не ожидал такого отклика от спокойной и всегда ровной Лары. Они сидели и отмечали праздник вдвоём в её ординаторской. Разговор ни о чём. И тогда он понял, что никогда не видел её в «человеческой» одежде – без ха-лата. Только видел какой-нибудь яркий воротничок, – как правило, одевали под халат что-нибудь яркое, чтобы оживить белизну; причёску – если не надевала колпак; да из-редка глаза – если, как сейчас, были сняты очки. Он не мог представить её фигуру, стиль одежды, не мог вообразить её не на работе – домашней.
– Слушай, Лариса, сними, пожалуйста, халат.
Она напряжённо рассмеялась:
– Что за двусмысленности?
– Нет, правда. Я не представляю тебя без халата.
Так же посмеиваясь, медленно, как фокусник, Лариса сняла халат и восклик-нула: «Ап!»
Мягкая женственность линий. Короткие светлые волосы слегка вьются. Мел-кие черты лица. Светло-серые, слегка прищуренные в близорукости глаза. Тонкие пальцы без единого кольца. Простая скромная одежда. Иван впервые видел её. Без ха-лата Лара показалась моложе, ранимее – словно панцирь сняла. Она доверчиво смот-рела ему в глаза: «Пожалуйста, будь осторожен. Я – твоя. Не разбей это…» Откуда та-кие мысли лезут?
Но оба понимали, что это тонкий, решающий момент.
…Такого порыва страсти и Лариса не ожидала от себя, давным-давно похоро-нив все чувства. Но сейчас ей показалось невозможным прервать этот поцелуй – как оборвать дыхание. Она задыхалась и чуть не теряла сознание. Запах мужчины опьянял куда сильнее шампанского. Огромные и мягкие руки сминали все её барьеры. Она те-ряла себя, возвращаясь к себе – женщине. Это было сладостно и невыносимо…
И, конечно, прозвенел звонок телефона. Если бы звонил городской телефон, она бы ещё подумала – брать ли, но звонил местный, и инстинкт, выработанный за много лет, решил раньше её.
– Да. У меня. Сейчас.
Лариса передала трубку Ивану, потянувшись за халатом. Иван остановил её и притянул к себе, что-то выслушал и сказал: «Иду». Они смотрели друг на друга, не решаясь произносить слова. Иван легко поцеловал её в губы:
– Сейчас будем оперировать аппендицит.
Провёл по волосам. Лара прижалась к нему – это было хорошо и правильно.
–Иди.
…Сброшенный халат так и лежал на кресле. А её что-то начало отпускать. Может, тот канат?



Снова их дежурства совпали через два дня. Но в реанимации были три тяжё-лых ребёнка, а у неё в отделении – девочка с сахарным диабетом после гипогликеми-ческой комы. Они столкнулись уже утром – опять на общей лестнице. Оба уставшие, задёрганные. Просто молчали. Потом Иван сказал:
– Возьми завтра отгул. Приезжай ко мне. Вот адрес.
Он протянул ей бумажку и, не дожидаясь ответа, стал спускаться. Лариса поднялась к себе в ординаторскую и, убирая записку с адресом в бумажник, заметила, что на другой стороне написано одно слово: «Люблю»…


Яркое-яркое солнце. Под ногами крошился тонкий грязный ледок. И с каждым шагом Ларисе казалось, что такие кусочки льда отлетают и с неё. Она чувствовала за-пахи, влажность воздуха, слышала голоса людей и птичий гомон. Она оживала, как и вся природа после безжизненной зимы. Ей хотелось парить. Всё тело дышало истомой.
Все сомнения – идти или не идти, можно или нельзя, стоит или не стоит – ос-тались в прошлом. Теперь Лариса не могла понять, что столько лет отказывала себе в счастье быть любимой, быть женщиной. Как не видела во внимательном и неназойли-вом коллеге человека, сумевшего окрылить её, растопить нежностью? Как она жила без этих чувств, без такой полноты мира?
Теперь всё иначе.
Господи, какое счастье!
Естественно, Илья всё замечал. Он ужасно радовался за маму, видя, как она ожила, похорошела за последние два месяца. Догадывался, что она не всегда бывает на работе, когда задерживается, и старался не звонить ей в больницу. Если и ревновал, то немного. И очень хотел познакомиться с тем, кого мама наконец выбрала. Илья зара-нее был готов с ним подружиться. А Маша потихоньку привыкнет, она не очень-то много видела собственного отца.
И именно Илья первым встретил папу дома. Тот, что было неожиданно, попы-тался его обнять.
– Привет, сын.
Илья отстранился:
– Здравствуй.
Отец как-то обмяк и вдруг удивлённо спросил:
– А где мама?
– Наверное, на работе.
– Я звонил. Сказали, что она в отгуле. А дома её нет.
Илью всё раздражало: ведёт себя так, будто она должна ждать его и прыгать у окна! Жил бы с ней по-человечески, не узнавал бы такие новости по телефону. Он по-ставил сумку и развернулся к двери:
– Я пойду погуляю.
– Да-да, гуляй, нам с мамой надо будет о многом поговорить.
Илья резко обернулся, готовый защищать маму. Но отец, к его удивлению, пытался улыбаться как-то заискивающе. А ещё Илья увидел на столе цветы…



…– Послушай, за эти два месяца я взяла столько отгулов, сколько не брала за все годы работы. На меня уже косятся.
Лариса сидела, уткнувшись лицом в грудь Ивана. Он обнимал её и тихонько гладил, до сих пор едва веря, что всё это происходит наяву.
– Могу представить, сколько ты отдыхала, если это – третий отгул за два ме-сяца. Правильно косятся. И, вообще, взяла бы лучше отпуск, хоть отдохнула бы по-человечески. И нам надо как следует познакомиться друг с другом. Прежде чем поже-ниться.
Лара взглянула ему в глаза: абсолютно серьёзно говорит.
– Ваня, а ты правда хочешь, чтобы мы постоянно были вместе?
– Конечно, глупая. Думаешь, нам обоим достаточно таких встреч – между де-журствами, урывками, тайком? Мы уже не девочки-мальчики, чтобы наслаждаться от запретности и конспирации. Надо жить вместе, делить заботы. Нам обоим необходима нормальная семья.
Таких слов и ждала Лара, но всё равно боялась:
– А вдруг не получится?
– Будем учиться вместе. Мы не можем снова потерять друг друга, Лара.
Да, за это время они обрели друг друга. Страсть – страстью, но иногда они могли часами просто разговаривать. И такое понимание Лара встретила впервые в жизни. Иван давно уже хотел познакомиться с её детьми, но Лара медлила – сначала надо всё выяснить с Виктором, который с момента своего «мимолётного проезда» ни разу даже не позвонил.



Во дворе её поджидал Илья – какой-то взволнованный. Лариса тоже была взволнована: как раз собиралась всё ему рассказать.
– Мама, там папа приехал. Какой-то странный. Ждёт тебя. Меня отправил по-гулять.
– Хорошо.
– Он с цветами пришёл…
Казалось, этот факт поразил его больше всего.
– Хорошо, Илюша, – улыбнулась Лариса, – погуляй. Мы поговорим.
– Ма, я на твоей стороне – в любом случае.
– Спасибо, милый. Я знаю.
Виктор действительно ждал её, нервно ходя по квартире из угла в угол. Уса-дил её на диван и стал говорить. Долго, бессвязно. Его жизнь была запутана. В области у него другая семья. Он все эти годы метался между ними. Но теперь сделал выбор. Там всё кончено. Он просит прощения и предлагает начать всё сначала.
Лариса слушала его, не ощущая ничего, кроме пустоты. Да, она долго ждала таких слов, такого поступка. Но теперь поздно. Её чувство к нему умерло – растаяло. Он столько лет обманывал её, а она на что-то надеялась. Теперь она другая. Её путь другой. С другим человеком. В другом направлении.
Этот последний узел на канате развязался, оказывается, уже давно. Канат со-скользнул и больше её не держал. Она знала, куда идёт, и сделала первый шаг по этой дороге…

Лучик света –
Путь к рассвету.
Или, может быть, закат?
Я с тобой прощаюсь нынче,
Не зови меня назад.
Не зови меня обратно,
Слов пустых не говори.
Я теперь совсем другая,
Путь мой в сторону зари.
Этот путь мне неизвестен.
Вдруг тупик?
И всё же – путь.
Не могу сидеть на месте:
Я боюсь навек заснуть.
Позабыть себя.
А дальше –
Потерять и не найти.
Не зови меня обратно.
Путь мой в сторону зари…
Февраль – март, 2001г.